омегаверс по луминам~

[MaryIQ]

ВНЕЗАПНО, ага!
на сообщество, наверное, выложу, если когда закончу перевод.

Игра в доминирование
Автор: mataariki
Переводчик:  MaryIQ
Фэндом: EXO
Пэйринг: Лухан/Минсок
Рейтинг: NC-17
Жанры: Романтика, Ангст, AU, Омегаверс
Саммари: Минсок ненавидит быть омегой.

Часть 1

Кровь.

Он вырос, думая, что всё дело в крови.

Это догма. Общепринятое убеждение, поддерживаемое всеми научными дисциплинами, свод взаимозависимых принципов, которые каждый хороший родитель, учитель или профессор обязан вложить в ребёнка чуть ли не с пелёнок, а значит, нет ничего удивительного в том, что оно проросло глубоко в фундамент общества и стало одним из незыблемых правил жизни.

Говорят, это простая биология. Всё предопределено природой. С этим ты рождаешься, милый, у тебя это в крови, или, как ещё говорят, в ДНК.

Минсок никогда не подвергал это убеждение сомнению, ни разу в жизни, и никогда не оспаривал то, что ему говорили. Он вообще не из тех, кто задаёт много вопросов, не ищет в словах скрытый смысл, но он просто физически не может удержаться и не смотреть – точнее, подглядывать, и чаще всего, когда никто не видит, вдыхать запахи – на общую картину вещей.

К тому моменту, как ему исполняется шесть, он уже знает, что является кем-то. Слишком рано говорить наверняка, поскольку ничего не ясно до наступления полового созревания, но иногда, чаще, чем другие дети, он ощущает себя коконом тесным, маленьким коконом, скрывающим секретный код ДНК, который только и ждёт первого всплеска гормонов, чтобы вырваться наружу, на тёплый солнечный свет.

Ох, ну конечно, всем хочется знать. Всем всегда хочется знать, кто ты, когда ты всего лишь ребёнок, всем – от крохотного карапуза, который с трудом ещё стоит на своих двоих и тянет в рот любой маленький и, возможно, опасный для жизни предмет, до маленького хулигана, которому наплевать на правила, обязанности, социальную иерархию или любой бред в том же духе. Всем хочется поскорее перестать воспринимать тебя как какой-то чистый лист бумаги, неопределённое, покрытое тайнами существо, на которого ещё не навешан ярлык, потому что все хотят поставить тебя в обществе на твоё законное место. Начиная с твоих собственных родителей. Многие считают, что могут определить, кем станет их ребёнок, по расположению звёзд в небе в момент его рождения, некоторые верят тому, что написано в гороскопах, ещё кто-то решает положиться на чутье своих собственных родителей. А есть и такие – и их, на самом деле, меньшинство – кому наплевать на всю эту чушь с прогнозированием, однако это определённо не случай Минсока.

Он не рождается с громким именем за своими крохотными плечами, и никто из его родственников не является большой шишкой в обществе, но в первый день его рождения его всё равно приносят к двоюродному дедушке. В то время девяностооднолетний младший брат дедушки Минсока был единственным альфой в их семье, состоящей из бет и омег, и поэтому единственным, кто имел право делать какие-либо предположения насчёт скрытой природы новорожденного. Взятый на руки старцем, который пытался мягко его убаюкать, Минсок извивался и махал ручками, криком требуя, чтобы его отпустили, он плакал от беспокойства до тех пор, пока его не выпустили из объятий. Стоит ли говорить, что в тот день они так и не пришли ни к какому заключению. Двоюродный дедушка был слишком стар, чтобы уловить запах, а Минсок был слишком мал, чтобы испускать что-то, кроме острого запаха слюны и мочи, но хотя бы это было приятное семейное воссоединение.

Минсока постоянно засыпают догадками насчёт его сущности, из года в год, доводя его до черты, когда он уже начинает чувствовать неподдельный интерес к данному вопросу.


***

Ему девять, когда он впервые отчётливо видит свою собственную кровь, он дерзкий и безрассудный, ему больно, как никогда прежде, и он трясется словно лист на ветру. На его носу ледяной компресс, который твёрдо удерживает учитель математики, однако кровь продолжает стекать в раковину школьного туалета, пока Минсок сдерживает горькие слёзы и обиду. Он опускает взгляд на запачканную им раковину, красные бутоны расцветают на белоснежной поверхности, а затем смываются бегущей из крана холодной водой, и Минсок задаётся вопросом, была ли его сущность уже давно предрешена, была ли его судьба определена с самого рождения, неужели это что-то вроде зашифрованного в каждой клеточке его тела кода, который невозможно взломать, бомбы с таймером, обратный отсчёт которой пошёл с момента его рождения. Он задаётся вопросом, а вдруг тот мальчик, что только что ударил его и с силой толкнул, сказал правду, вдруг он действительно бесхребетный омега, как и половина членов его семьи, омега, у которого никогда не будет пары и который умрёт в одиночестве, потому что он толстая, уродливая, плаксивая маленькая сучка. Если это действительно так, то Минсок по крайней мере рад тому, что показал, как больно могут кусаться такие убогие омежки, как он.

Да и не очень-то ему и нужна эта пара. На данный момент Минсок мечтаешь лишь о том, чтобы стать космонавтом, а всё остальное пусть идёт к чёрту.


***

Он не жаждет всё об этом знать. Ему наплевать, иногда совсем, и на какое-то время он даже пытается отгонять мысли, затрагивающие эту выше упомянутую тему. День за днём медленно он начинает отмахиваться от всех вопросов, равнодушно пожимая плечами и хлопая дверью у всех перед носом, пока не становится таким угрюмым и раздражительным, что пугает свою несчастную младшую сестру, и его отец не решает с ним серьёзно поговорить.

- Не нужно так этого бояться, - как-то вечером он подходит к Минсоку, который сидит во дворе на траве, скрестив ноги по-турецки, и выдирает все находящиеся в его досягаемости ромашки. - Разве ты не хочешь быть такой же важной и влиятельной фигурой, как наш президент, Минсок?

- … причём тут наш президент? – он хмурится.

- Она омега. Омега, которая руководит целой страной.

Минсок поднимает на него взгляд, нахмурившись ещё сильнее. – Но как же так... Разве омеги не должны, наоборот, подчиняться? – в растерянности спрашивает он.

- Минсок, ты видишь, чтобы кто-то в нашей семье кому-то подчинялся? – парирует отец, знакомая тёплая улыбка расцветает на его мужественном лице. – Я сам омега. Если когда-нибудь увидишь, чтобы я кому-то подчинялся, сразу мне об этом скажи.

- Это потому что в нашей семье не осталось ни одного альфы, который бы поставил тебя на место, пап.

- Наш сосед, господин До, альфа, - моментально добавляет он. – И весьма внушительный. Но угадай, кто вчера выиграл спор насчёт забора?

Минсок с громким вздохом закатывает глаза, отказываясь верить, что его отец сейчас реально пытается доказать ему что-то, приводя в пример столь неубедительный аргумент. – Боже, пап, это всего лишь дурацкий забор… - ноет он.

- Но в этом споре заключается вся суть. Альфы только и горазды, что раздавать приказы налево и направо, и на этом всё Как правило, они шумные, надоедливые и чрезвычайно глупые создания. Их тоже надо ставить на место.

- Ну, это хотя бы лучше, чем быть уродливой, плаксивой маленькой сучкой, - бормочет Минсок, его слова медленно растворяются в обиженном молчании.

- Это тебе тот мальчик сказал? Что ты плаксивая, уродливая маленькая сучка? Что ты омега?

Минсок рвёт на куски ромашки, которые выдрал с корнем, из его груди вырывается низкое рычание, но он не отвечает.

- Ты можешь рассказать мне, Минсок. Я здесь, чтобы выслушать тебя и помочь.

- … он сказал, что я толстый, - в конце концов бурчит ребёнок, с трудом заставляя слова вырываться сквозь ком в горле. – Он сказал, что я никогда не найду себе пару, потому что я такой. Он сказал, что я омега, и поэтому я никчёмный.

Большая тёплая ладонь вдруг взъерошивает его короткие волосы.

- Какой грубый, невоспитанный ребёнок, - вздыхает его отец, медленно и нежно поглаживая сына по голове. – Если тебя это как-то утешит, то знай, что, скорее всего, он станет типичным подкаблучником, когда вырастет. Ещё мне кажется, что он сам ещё не понимает значения как минимум половины того, что тебе наговорил. А теперь… мы ведь ничего не можем поделать с твоими пухлыми щёчками, верно? Однако уверен, мы сможем сделать кое-что для твоего маленького носика, если вдруг тебе придётся снова драться.

- О чём ты? – Минсок поднимает на него взгляд и надувает губы, пытаясь не показать своего недоумения.

- Минсок, хочешь научиться тхэквондо?


***

Проходят едва ли четыре месяца прежде, чем он видит свою кровь во второй раз, сплёвывая её на пол спортзала.

Это не так больно, как в прошлый раз, и определённо не так унизительно, поскольку всё случилось в результате идеально выполненного прыжка, за которым моментально последовал удар ногой, случайно пришедшийся Минсоку в лицо, и негрубой рукопашной между детьми. Такого не должно было случиться, ведь они даже ещё не успели изучить этот приём, да и в тот момент все новички должны были заниматься лишь растяжками, однако, когда Минсок падает на колени с рассеченной губой, из которой фонтаном хлещет кровь, он чувствует себя просто потрясающе.

Вот она – сила. Грубая сила, лишенная злости, ненависти или жажды крови; волна шока накрывает Минсока с головой, заставляя вздрогнуть каждой клеточкой тела. Минсок не может точно сказать, чувствует ли себя подчиненным этой силе, ощущение настолько ново и неясно для него, что ему ещё нужно время на его осознание. Он понимает лишь то, что несмотря на рану, боль и дурноту, от которой кружится голова, он не может сдержать улыбку.

Ему больно, но ему хочется, чтобы было больно. Именно поэтому после того, как его отводят в медпункт, где к ране прикладывают лёд, обрабатывают антисептиком и залепляют пластырем, он возвращается в спортзал и направляется в уголок, где сидит в одиночестве виновник происшествия, подавленный и совершенно точно наказанный до конца урока.

- Это был крутой удар, - приветствует его Минсок, говоря медленно, но искренне.

Пожалуйста.

- Я… прости, мне… мне так жаль, я правда не хотел тебя ударить! – бессвязно лопочет мальчик, его глаза теперь полны печали и сожаления. – Правда-правда не хотел!

- Всё нормально, - Минсок садится рядом с ним. – Если уж на то пошло, я не должен был вставать к тебе так близко. Кстати, я – Минсок.

- Донву, - ему сразу же протягивают руку для рукопожатия. Она маленькая, детская, и чуть дрожит, касаясь его потной ладони, но всё же производит впечатление твёрдости своей сильной хваткой. – Может, я ошибаюсь, но… кажется, мы ходим в одну и ту же школу, верно, Минсок? Ты учишься во втором корпусе? Ну, там, где окна со снеговиками?

Минсоку определённо не стоит сейчас улыбаться, но он просто не может удержаться.

Пожалуйста.

Его пробивает дрожь.

Ударь меня ещё раз.


***

Когда это случается в третий раз, он один, с неба не сыплются удары с ноги и нет никаких тупых мудаков, которые хотят сломать ему рёбра лишь для того, чтобы доказать свои мужественность и превосходство. Есть только он на роликах, оставленная сестрой на полу кукла, отцовский велосипед, попавшийся на пути и никаких наколенников, которые бы спасли его в случае падения. Он спотыкается о заднее колесо велосипеда и кубарем летит на пол гаража, утягивая за собой всё, что попадается ему на пути, и оказывается погребенным под кучей барахла, грохот настолько громкий, что господин До выскакивает на крыльцо, испугавшись, что произошло что-то ужасное.

Минсок получает в качестве трофея парочку шрамов на левой ноге, вывихнутое запястье, множество синяков и долгий перерыв в занятиях по тхэквондо, в общем, ничего серьёзного. Он расстроен лишь тем, что не может дотянуться губами до своих ран, чтобы зализать их.

Уже июль, а это означает начало сезона муссонных дождей, и у него есть уйма времени на то, чтобы сидеть дома, выздоравливать и умирать от скуки. А затем, словно дар небес, в их почтовый ящик падает приглашение от его двоюродных сестёр – его мольбы наконец-то услышаны после множества долгих дней агонии, и он снова чувствует вкус свободы. Он уезжает всего на неделю, однако это определённо редкий случай, не выпадавший на его долю долгое-долгое время, поэтому даже если Минсок находится не в лучшей форме, чтобы полноценно насладиться красотами загородной природы и бегом во всю прыть по полям, он всё равно очень рад выбраться из города хотя бы ненадолго.

Обе его двоюродные сестры старше его – это две дружные девочки-беты четырнадцати и семнадцати лет соответственно - и поскольку Минсок привык хорошо относиться к девушкам, за что спасибо младшей сестрёнке, то очень хорошо с ними ладит. Ему нравится их компания, нравится еда, дом – большой, загородный дом, принадлежавший его двоюродному дедушке, альфе – прогулки по почти дикой природе и вечерние ванны в горячих горных источниках.

Конечно же, идут дожди. Несмотря на то, что стоит невыносимая жара, тяжелый летний воздух пропитан влагой, и иногда ничего не остаётся, кроме как оставаться дома, в укрытии деревянной веранды, и пытаться убить время за разговорами, чтением книг и игрой в карты, пока небо заливает пейзажи за окном, окрашивая всё вокруг в тусклые, водянистые цвета.

Минсок начинает любить ночную тишину, особенно когда дождь льёт не так сильно. Тихое кваканье, доносящееся со стороны пруда в саду, стрекотание сверчков, отдающееся эхом в окружающей его темноте - всё это похоже на симфонию, которую Минсок не слышал и не ценил, живя в каменных джунглях Сеула. Ради этого Минсок ложится спать очень поздно несколько ночей подряд, он просто сидит на полу веранды и всматривается в сгущающуюся тьму.

Стоит ясная, тихая ночь, на небе полная луна, а Минсок лежит на животе на своём привычном месте, прямо у кромки пруда, и рассматривает мириады звёзд, отражающихся в тёмной неподвижной поверхности воды. Капли дождя, который поливал страну пару часов назад, всё ещё стекают с водостока медленно и умиротворяюще, рассеивая его тревожные мысли, пока влажная растительность вокруг оживает, безмолвно вздыхая, и сад наполняется неясным шелестом в тёмных его уголках, журчанием воды и шорохом листьев. Единственное, что портит такой прекрасный момент – это острая боль в правой коленке, в какой-то момент она становится такой невыносимой, что Минсоку приходится встать, а потом сесть уже нормально, чтобы осмотреть ранку. В тот вечер он нечаянно открыл одну из своих старых ран, полученных при падении в гараже - он был слишком увлечен, убегая от сестёр вдоль ручья, что не заметил, куда поставил ногу, и поскользнулся и упал на жёсткую землю. И теперь кровь вновь начинает запекаться на разбитой коленке. Он сгибает ногу, подтягивая коленку как можно ближе к груди, и придирчиво обнюхивает ранку, пытаясь уловить едкий запах воспаления. К счастью, он чувствует лишь запах крови.

На вкус кровь терпкая, но сладкая. И если бы она не ассоциировалась у него всегда с болью, то Минсок бы даже осмелился признать её вкусной. Пока времена года медленно сменяли друг друга, он научился зализывать свои раны, чтобы ускорить процесс заживления, и теперь предпочитает свою собственную слюну любым лекарственным средствам.

- Ты как дикий волчонок, – каждый раз говорит ему сестра, увидев, как он зализывает открытую рану или небольшой синяк.

Минсок укладывает подбородок на коленку, тяжелым вздохом нарушая окружающую его гудящую тишину, затем поднимает взгляд на яркую полную луну, ласкающую сад своим слабым свечением, её мягкий свет сливается с темнотой. На другом конце пруда в кустарниках танцуют сверчки, светящиеся огоньки бегают друг за дружкой, и Минсок думает, что это, наверно, была бы самая красивая ночь, которую он когда-либо видел за всю свою короткую жизнь, если бы не крики сестры, раздававшиеся из другого конца дома, ведь судя по всему, она считает себя достаточно взрослой, чтобы не ложиться спать вообще.

Именно в этот момент, когда его рука обвивает коленку, чтобы защитить свежую рану, безмятежный поток мыслей приводит его обратно к старому, всё ещё оставшемуся без ответа и в последнее время очень знакомому вопросу. Это повторяющаяся мысль, наполняющая его ночи сомнением и вздохами. И не то, чтобы ему так хочется от неё поскорее отделаться, решить проблему раз и навсегда, узнать, что приготовила ему судьба, но он просто жаждет хоть что-то в этом понимать. Поэтому, сосредоточив всё внимание на ранке с запекшейся кровью, Минсок ещё разок принюхивается. Он понимает, что ничего этим не добьётся, однако всё равно задаётся вопросом, сколько ещё пройдёт времени прежде, чем кто-то сможет уловить его отличительный запах. Слишком рано думать об этом, рассудительно твердит его уставший разум. Детство ещё не закончилось. Оно, несомненно, уже на исходе, растворяясь с каждым прожитым днём, но всё ещё здесь, с ним, пряча его сущность, которую не сможет сейчас раскрыть даже самый сильный альфа в округе.

Превосходство. Подавление. Подчинение.

Он смотрит на пруд, наполненный мерцающими звёздами, и гадает, какая из них предназначена ему, что на самом деле скрывается за его физической оболочкой. Если у кокона, обволакивающего его душу, есть хотя бы маленькая брешь, то он, возможно, сможет хоть мельком увидеть её часть в своём отражении. Но всё же, когда он всматривается в мерцающую поверхность темных вод, то не видит ничего, кроме двух переливающихся золотом полных лун. Это отражение его сияющих глаз, горящих огнём в матовом свете ночи, и единственное, что выделятся на круглом и темном лице его двойника, который смотрит на него в ответ из этого идеального зеркала.

На несколько секунд его вой отдаётся эхом в звенящей тишине влажных после дождя окрестностей.

- Эй, волчонок! – он моментально замолкает, услышав весёлый голос двоюродной сестры. - Что ты там делаешь? Зовёшь свою воображаемую стаю?

Старшая из сестёр всегда слишком громко оповещает о своём появлении, но он уже к этому привык.

- … просто любуюсь полной луной, - отвечает он, свесив ноги с деревянного пола.

- Разве я не рассказывала тебе историю о призраке-альфе, который бродит в этих местах? Тебе не следует так выть в ночь полнолуния, ты можешь привлечь его внимание.

- А разве я не говорил тебе, что в призраков не верю? – фыркает он.

Она садится рядом, на её лице играет хитрая улыбка, а волосы растрепались. – Ну, если уж на то пошло, любой альфа примчится на зов такой хорошенькой, маленькой, беззащитной омежки, - отзывается она, широко улыбнувшись.

Ну, конечно.

- Я не омега, - с уверенностью возражает он.

- О, ещё какой омега, Минсок, - она хохочет над его упрямым отрицанием.

- Ты не можешь знать наверняка. Ещё никто не может, - настаивает на своём Минсок. – Я могу даже оказаться альфой.

- Ну, да, конечно, в твоих мокрых омежьих снах.

- Мокрых? – он недоуменно моргает.

- О, скоро узнаешь.

- Почему ты вообще так уверена, что я омега? Ты ведь не можешь почувствовать мой запах.

- Потому что тебе это подходит, Минсокки.

- Подходит? О чём ты?

- О том, что с таким личиком, как у тебя, однажды ты станешь идеальной омежкой.

Минсок хочет вернуться домой.

***

Часть 2

Он понимает.

Он наконец-то всё понимает, но лишь спустя четыре года. И, что самое ужасное, даже не в отношении своей собственной жизни.

Он всё понимает, когда у его друга, живущего по соседству, начинается первая течка, так внезапно - без предупреждения и без каких-либо первых, даже малейших, признаков - что это шокирует всех соседей, до конца месяца лишая их дара речи. Ну, то есть, не совсем лишает, ведь… да. Народ начинает говорить. Все только и делают, что говорят об этом. И обсуждают эту новость не потому, что милый, невинный омега наконец-то созрел, достигнув такой важной ступени в жизни, во время которой он теряет всё своё самообладание, достоинство и приличия, а потому, что это сын мистера До, его второй сын, младший брат уже сформировавшегося сильного альфы. А все, абсолютно все знают, что вот уже больше ста лет в семье До не рождалось ни одного омеги. Только беты и много, много сильных альф - больше, чем в какой-либо другой семье. Но никогда не омеги. Ни разу, даже по ошибке.

По сути, Минсока это всё не удивляет, особенно тот факт, что это случилось с таким юным мальчиком. В момент первой течки мальчику едва исполняется двенадцать – в этом же возрасте у его сестры начались первые месячные, и она оказалась бесстрашной, упрямой бетой, но такой возраст всё равно считается в обществе вполне нормальным для полового созревания и, на удивление, не самым ранним. Первые несколько лет течковых и менструальных циклов всё равно протекают вполне обычно, поскольку человек биологически ещё ощущает на губах остаточный вкус детства и не так подвержен влиянию бушующих гормонов. Но, конечно, потом всё становится хуже. С каждым проходящим годом становится только хуже, ты взрослеешь, формируешься, становишься зависимым. Это путешествие в один конец с невозможностью когда-либо вернуться. Всё нормально, такова жизнь.

Кёнсу говорит, что это нихрена не нормально, когда они спустя месяц заводят об этом разговор в комнате Минсока. Он говорит, что больше никогда не хочет испытать это чувство обжигающего жара внутри, тем более из-за того, что просто случайно увидел тупую рекламу мужского нижнего белья.

- И знаешь, что самое ужасное? – он слышит, как Кёнсу кричит куда-то в подушку. Наверное, придётся поменять постельное бельё, ему не хочется, чтобы оно пропахло ноющим, рыдающим омегой. – В один день я режусь в видеоприставку с девчонкой, которая мне нравится с детского сада, а на следующий я уже весь горячий, мокрый, отвратительно липкий… и гей.

Минсоку хочется фыркнуть в ответ на эти слова, но он изо всех сил пытается заткнуться и слушать.

- Ненавижу. Ненавижу всё это. Это ужасно, – продолжает свои излияния Кёнсу, поднимаясь с кровати и массируя виски. Он пытался оставаться спокойным и сдерживаться, чтобы не кричать, но у него определённо не вышло.

- Не думаю, что можно… ну, знаешь, стать геем во время течки, - бормочет себе под нос Минсок и упирается взглядом в пол. – Может, ты с самого начала был геем, или как минимум би… и просто никогда об этом не задумывался, потому что раньше никогда… ну… как бы… не возбуждался из-за чего-либо?..

Взглядом, которым одаривает его Кёнсу, можно убивать.

- Ты в курсе, что в мире полно гетеросексуальных мужчин-омег? – шипит он, его тон отдаёт язвительностью и холодом. – Ты в курсе, что парень-омега не обязательно должен быть геем? Желание подставить парню жопу и желание просто подрочить это две разные вещи. Я мог быть омегой и встречаться с девчонкой-альфой, и это было бы абсолютно естественно.

- ... только вот у тебя началась течка из-за полуголого парня из рекламы, а не потому, что твоя детская любовь показала тебе свои розовые трусики, - насколько можно мягче пытается напомнить ему Минсок, чтобы не задеть его и без того подавленные чувства. – Мне кажется, тебе просто нужно… э… переварить то, что происходит сейчас с тобой и твоим телом. Ты взрослеешь. Узнай себя получше неспеша.

Кёнсу смотрит на него так, будто хочет придушить. Судя по всему, от слов Минсока стало только хуже.

-… узнать себя получше? – повторяет он. – Мне?! А что насчёт тебя, хён?

- … что насчёт меня? – Минсок немного хмурится. – Я не знаю. Мне нравятся и мальчики, и девочки, но…

- Я о том, когда у тебя начнётся первая течка.

Оу.

Точно.

- Ну, это…

- Это у тебя первого должна была начаться течка! – выпаливает Кёнсу, он взбешён и раздражён. - Это ты первый должен был испытать всё на своей шкуре, чтобы потом давать мне, ну, не знаю, какие-нибудь советы. Я живу в гребаной «альфа - это бог» семье, и единственное, что сделали мои родители насчёт моего состояния, это заперли меня в комнате, пока всё само не пройдёт. Ты единственный друг, с которым я мог бы об этом поговорить, если бы не стал альфой, как мой брат, и теперь, когда я наверняка знаю, что отношусь к самым низшим слоям общества, у меня нет никого, кто бы пришёл и спас меня от этого безумия.

- А… ты знал, что наш президент омега? – невольно повторяет Минсок слова отца.

- Серьёзно, хён? Ты отлично понимаешь, о чём я!

Минсок гадает, неужели течка вынесла его другу ещё и мозг в придачу.

- … я могу… я могу позвать отца, чтобы он поговорил с тобой об этом… - он указывает большим пальцем на дверь. – … если тебе нужно поговорить как омега с омегой о жизни… пчёлках… или птичках…

- Спасибо, но пошёл ты, - рыкает на него Кёнсу, и Минсок чувствует, что даже немного заслужил это.

- Послушай, не то, чтобы я могу с этим что-то поделать, - небрежно пожимает плечами Минсок. – Наверное, у меня запоздалое развитие. Просто… невозможно поторопить своё собственное половое созревание. Оно наступит. И я думаю, наступит довольно скоро, если только у меня нет какого-нибудь врожденного репродуктивного нарушения, о котором мне никто не сказал.

Всё это чистая правда. Он уже довольно давно ожидает первой течки, неконтролируемого жара в низу живота - по крайней мере, с тех пор, как ДонУ и половину его класса начали распространять юные, свежие и отвратительные феромоны. Он обсуждал это с родителями, объясняя им, как иногда ощущал эти внезапные наплывы сильных, притягательных, почти вызывающих тошноту и чаще всего – дезориентирующих запахов, которые обрушивались на него со всех сторон. И родители сказали ему, что это типичный признак развития, довольно хороший знак, намёк на то, что его время скоро, наконец-то, придёт.

Обоняние – одно из первых изменений во время подросткового созревания, и у каждого оно разное, у кого-то сильнее, у кого-то слабее, всё зависит от наследственности. К примеру, семья До всегда славилась большим количеством сильных, влиятельных альф, однако с весьма слабым обонянием, что являлось поводом для веселья для тех, кто, как отец Минсока, мог чувствовать запахи со всех соседских домов.

Хотя в этом нет ничего особенного. Это ничего не меняет, потому что если ты ощущаешь запахи, то это ещё не значит, что ты сможешь их различать или узнавать. Будучи полностью сформировавшимся омегой с чутким обонянием, Минсок всё равно не сможет ходить по улицам и с уверенностью говорить, что встреченные им незнакомцы являются бетами, омегами или альфами. Ну, то есть, он заметит альф, если у него случайно начнётся течка и он станет крайне возбужденным и отчаянно нуждающимся в хорошем, жёстком сексе, но до таких ощущений Минсоку ещё слишком далеко, да ему и не особо хочется их испытать. Он не чувствует Кёнсу. Он не может просто посидеть рядом с ним, понюхать его и определить, кто он такой. Всё, что он может сейчас сказать – это что его друг всё ещё источает феромоны, особенно после тяжелой первой течки, - и что от него ими прямо разит. В хорошем смысле, наверное. Он не знает наверняка, поскольку запах слишком резкий и непривычный.

- … и теперь все… и когда я говорю «все», я имею в виду «все» - обо мне говорят.

Да. Если есть хоть одна крутая вещь в том, чтобы не быть ещё полностью сформировавшимся, это тот факт, что ты всё равно знаешь. Так или иначе ты всё равно всё узнаешь – из признаний, из слухов или дружеской болтовни. Семья, родственники, друзья или даже соседи знают, кто ты, когда твоя скрытая сущность сама подаёт о себе знак, ведь это чутьё по распознаванию знаков заложено человеку природой. Все всегда хотят знать. Все хотят тебя знать, понимать и поставить на своё законное место, определить в ту категорию, к которой ты принадлежишь, навесить на тебя ярлык, чтобы не сломать выстроенную систему.

- Как будто я их подвёл, понимаешь? Мой отец даже не поговорил со мной об этом, ни одного грёбаного раза!

Это также его самая большая проблема. Минсок мог бы попытаться спрятать свою сущность, как только она вырвется наружу и возьмёт над ним верх, однако через считанные минуты его мама уже позвонит каждому другу или подруге, чтобы рассказать, какой у неё чудесный, прекрасный, очаровательный и невероятно милый сын-омега. Это будет похоже на то, что случилось с его сестрой, когда она наконец-то познала всю прелесть женской природы. Он к такому не готов, по крайней мере, пока.

- … а мой брат?! Мы всегда отлично ладили, а теперь, когда я стал «этим», он издевается надо мной так, что мне хочется умереть!

- Кёнсу … - затем он устало вздыхает, возводя глаза к потолку. Минсоку в какой-то степени его даже жаль. – Дай своей семье время, ладно? Чувак, ты же феномен. Ты первый омега, живущий в тех стенах с… в общем, первый. Они не знают, что тебе говорить, потому что не привыкли к омеге среди них. Всё нормально. Они поймут. Просто дай им время.

- … поймут? И что же они поймут? – Кёнсу безэмоционально хохочет. – Что рано или поздно они застукают меня за дрочкой над каким-нибудь гейским журналом, когда они всегда считали, что я женюсь на красивой, благородной девице, которая родит мне детишек-альф?

- Тебе… правда уже хочется дрочить?.. – глаза Минсока расширяются от слов младшего.

Слишком много информации. Слишком рано. Это плохо. Очень плохо.

Щёки Кёнсу заливаются ярким румянцем. – Я… я не знаю! – тут же отзывается он, отмахиваясь от вопроса резким, нервозным движением руки. – Откуда мне знать?! Как мне вообще знать, если я никогда не… а ты… ты уже это делал?

Теперь очередь Минсока краснеть так, словно кто-то поджёг его лицо, и ему это не нравится. – Что, прости? Мне через неделю стукнет четырнадцать. Ты реально хочешь знать ответ на этот вопрос? – он чуть ли не давится своей жвачкой, вперив взгляд в противоположную от Кёнсу сторону.

- … тогда какого чёрта у тебя ещё не было течки?! – Кёнсу выглядит ещё более ошеломленным и озадаченным, чем раньше.

- Да не знаю я! – чуть ли не кричит Минсок в отчаянье, пряча лицо в ладонях. – Каким образом я могу об этом знать!! Я без понятия, как и что я должен чувствовать… может, у меня вообще была течка, только я об этом не догадывался! А… а…. может, у меня никогда не будет течки! Может, я бета!

- О, нет, - с твёрдым убеждением качает головой Кёнсу. – Нет. Нет, хён, поверь мне. Нет. Когда она начнётся, ты узнаешь. Её невозможно не узнать.

- … это как менструальная боль, мне как-то подружка сказала. Ты просто знаешь, что она есть.

Просто парочка обычных, равнодушных фраз, а Кёнсу и Минсок уже подпрыгивают до потолка, напуганные и крайне ошарашенные присутствием того, кого вообще не должно быть здесь.

- Ты… - Минсок сразу поворачивается, уже готовый вскочить на ноги, вытолкать её из комнаты и захлопнуть за ней дверь.

- Простите, простите! – умоляет его сестра, хотя выглядит она больше развеселенной, нежели сгорающей от стыда. – Я просто проходила мимо и услышала ваш разгово…

- Просто свали отсюда! – выкрикивает он, злость и смущение охватывают его, перегревая и без того кипящий мозг. По крайней мере, он не замечает, как Кёнсу пытается задушить себя подушкой. – Уйди живо, или я маму позову!

- Успокойся, я просто услышала, как вы говорите о течковых циклах, - настаивает она, держа руку на двери, не давая Минсоку её закрыть. – Я много чего о них знаю, серьёзно изучила этот вопрос.

- О боже, я сейчас точно позову маму…

- Ладно-ладно, я ухожу! Просто знай… просто знай одну вещь, мой дорогой братец. Течковые циклы для омег - это как менструация для девушек-бет. Это факт. Они все имеют свойство синхронизироваться.

- Это грёбаная ложь, и ты об этом знаешь!

- Со всеми этими феромонами, витающими в воздухе? Вот увидишь, она и у тебя скоро начнётся, и тогда ты пожалеешь, что родился на свет.


***

Минсок никогда не жалел, что родился, но с того дня он живёт в страхе. Боясь всего на свете.

И под «всем на свете» он имеет в виду человеческий контакт. Любой.

Сверхчувствительный, опасливый и настороженный, как никогда раньше, он проводит время либо с самими близкими, проверенными друзьями, либо в полном одиночестве, закрывшись в своей комнате в компании книг, еды и видеоигр. А ещё он набирает вес – не достаточно сильно, чтобы это спугнуло его соперников на занятиях тхэквондо или остановило насмешки всяких тупых задир, портивших ему жизнь в школе, и к тому моменту, как ему исполняется пятнадцать, он становится настолько яростным и воинственным по отношению к другим, что проходит слух, будто на самом деле он серийный маньяк-убийца. И не то, чтобы Минсок подвержен приступам жестокости и насилию. Чаще всего он спокойный, холодный и собранный, прилежный студент, прилагающий все усилия при достижении поставленных целей. Просто он не очень хорошо реагирует на попытки незнакомцев пробраться в его личное пространство и неприкосновенный внутренний мир. Поэтому иногда он решает это показать неожиданным и довольно смертоносным ударом ноги с разворота. ДонУ громко хохочет, наблюдая за этим с другого конца коридора, только вот учителей вся эта хрень отнюдь не веселит. Ситуация накаляется, и вскоре даже родители решают запретить ему и дальше ходить на тренировки по тхэквондо. Судя по всему, Минсок не достаточно взрослый, чтобы правильно использовать свои боевые навыки. Судя по всему.

- Мы хотели, чтобы ты научился за себя постоять, а не ломать челюсти своим одноклассникам.

- Но, пап, он пялился на меня.

- Ох, да неужели? Ты серьёзно, Минсок?

- Да идите вы.

Проблема в том, что он знает, что что-то случится, и это «что-то» может случиться в любой момент. Он просто не знает, когда именно, и это сводит его с ума.

Он боится каждого прикосновения, дружеского похлопывания или поглаживания по спине, мимолётного, невинного взгляда, брошенного на него во время уроков. Даже обычное столкновение плечами является для него проблемой, поскольку он не знает, как отреагирует его тело, и в итоге он становится одним сплошным обнажённым клубком смертоносных нервов.

Он не хочет, чтобы его нюхали. Он не хочет, чтобы его чувствовали. Он не хочет слышать высокомерные насмешки, срывающиеся с губ альфы, который припирает его к стенке коридора и смотрит на него сверху вниз так, словно он какой-нибудь плаксивый трусишка, готовый от страха наложить в штаны перед превосходящим его во всём сверхчеловеком. Он не хочет, чтобы у него тряслись коленки, не хочет ощущать необходимость опустить голову, поворачивая её на бок, покрываясь потом из-за страха быть укушенным или оцарапанным, но больше всего он не хочет показывать ни намёка на трепетную покорность. Если ему когда-нибудь в жизни придётся опуститься на колени, то сделает он это лишь в смертельном поединке, после мощных ударов, ломающих кости, оставляющих после себя синяки и льющуюся из носа кровь, но уж точно не из-за соблазнительного запаха какого-нибудь незанятого альфы, который более, чем не против оттрахать его до потери сознания.

Не то, чтобы он может просто взять и купить в ближайшей аптеке эффективное лекарство для доминирования, поэтому он бьётся изо всех сил, пока ещё есть время.

Пока это время не заканчивается.


***

Ему исполняется шестнадцать, и именно тогда он позволяет себе немного ослабить бдительность.

Не имея возможности дальше ходить на занятия по тхэквондо со своими друзьями, после почти пары лет полной физической бездеятельности и скуки, его родители соглашаются на то, чтобы он играл в футбол в их школьной команде.

Минсок начинает играть в футбол, и, как только надевает бутсы, ему становится всё лучше и лучше. Намного-намного лучше. Он больше не тот неловкий, воинственный подросток, реагирующий мощью своих кулаков на нежелательное внимание. Прошло слишком много времени. Течка, тугая обжигающая спираль из беспокойства и влажности, так никогда и не наступила. Она никогда не проникала под кожу, пробуждая все лихорадочные желания и потребности. Она не заставала его ни во сне, ни посреди урока перед всем классом, и поэтому, когда он с волнением достигает шестнадцатого дня рождения, то не может не заключить, что наконец-то в безопасности. Он свободен. Он точно не может быть омегой, раз преодолел планку пятнадцати лет без какого-либо намёка на течку. Это просто невозможно.

Воодушевленный этой мыслью, он немного открывается миру. Он продолжает бегать и становится стройнее, быстрее, даже сильнее и, главное – счастливее. Он начинает больше улыбаться, поскольку после, казалось бы, вечности жизнь наконец-то улыбается ему в ответ.

И именно в этот самый момент, когда он меньше всего ожидает, природа обрушивается на него.

Со всей силы.

Сбивая с ног.

Он, как обычно, возвращается в раздевалку после часовой тренировки, уставший, но довольный своими улучшающимися результатами, и он уже спешит принять самый быстрый душ в истории душевых, поскольку меньше, чем через полчаса, ему уже надо быть дома. Парочка его товарищей по команде обмениваются шутками о размере своих членов, но он не присоединяется к общему веселью. Он тихо улыбается, мысленно забавляясь их придурковатостью, рассеянно поглаживая своё обнажённое тело, а затем делает воду потеплее и начинает смывать мыльную пену, покрывающую тело.

Он не такой энергичный, как обычно, поскольку сегодня его обоняние причиняло ему кучу неудобств. Но ничего не поделаешь. Весна, как-никак. Всё вокруг пропахло сладостью, потом, бушующими гормонами, всеобъемлющей радостью и особенно – острым, жалящим ощущением возбуждения. Неконтролируемое буйство юности готово вот-вот взорваться и наполнить воздух тысячами разных запахов, и у Минсока от этого кружится голова. Этим утром он проснулся с ощущением подступающей тошноты, даже не в состоянии выносить едва уловимый, доносящийся со двора запах завтрака, готовящегося в семействе До. И теперь, когда Минсок находится в раздевалке, полной обнажённых, хорошо сложенных молодых парней с бурлящими гормонами, благоухающих всякими разными шампунями, это практически его убивает…

Это как удар.

Как неожиданный удар в живот, такой сильный и резкий, что он выбивает из лёгких весь воздух.

- Эй, Минсок, а ты реально стал посещать качалку, да?

Его тело застывает на месте. Он чувствует себя парализованным и не знает, сможет ли пошевелить хотя бы одним гребаным пальцем.

- Д-да, - с трудом выдавливает из себя он, задыхаясь. – А как же.

- Если будешь продолжать в том же духе, то кто-то из нас точно лишится девушки!

Это должно звучать дружелюбно и игриво, просто парочка шутливых фраз, не несущих в себе особого значения, но ставший чересчур восприимчивым слух Минсока улавливает в этих словах нотки опасности. Взгляд, который падает на его обнажённое тело, с другого конца душевых – короткий и безразличный, но каким-то образом он всё равно ощущается кожей сильнее, чем настоящее прикосновение. Он обжигает его, словно крошечная искра пламени, разгорающаяся под рёбрами и нагревающая его глубокое, тяжелое дыхание.

- Никто здесь не потеряет девушек. Я всё ещё чувствую их запах на ваших шмотках, и могу с уверенностью сказать, что не заинтересован, - он пытается отшутиться, но ему не кажется, что у него это хорошо получилось.

- О, да, Минсок. Наслышаны мы про твой легендарный нос, - сквозь льющуюся воду отзывается другой голос с другого конца раздевалки. – Если бы у меня был такой же нюх, как у тебя, я бы точно пошёл работать в разведку.

Пальцы Минсока сжимаются на ручке душа, костяшки белеют под каскадом тёплых капель. - … в разведку? – фыркает он прежде, чем вдохнуть поглубже и переключить воду на самую холодную. – Чувак, тебе нужно острое обоняние лишь для того, чтобы ходить по школе и чуять запах влажных трусиков.

- Что?! Нет, я серьёзно!

Вокруг него раздаётся шквал хохота, однако он не принимает участие в этом бурном веселье.

Если бы у этого парня был нюх, как у Минсока, то он бы не просто мог почувствовать запах влажных трусиков как минимум через пять стен. Он бы смог ощутить запахи двух молодых и сильных альф из их команды, принимающих душ в боксёрах прямо слева от него.

Потому что Минсок может. Он действительно их чувствует, прямо сейчас. Этого никогда не случалось прежде, но он знает, что это означает. О, ещё как знает. Он, чёрт возьми, знает, поскольку ждал и страшился этого момента почти всю свою сознательную жизнь, и теперь это происходит в самый неподходящий момент за всю историю человечества. И главная проблема заключается в том, что, раз он может их чувствовать, то они, конечно же, могут почувствовать и его… по чертовски очевидной причине.

Вода становится совсем холодной, ледяным потоком стекая по голове вниз, но под его кожей томится настоящий вулкан, который решил проснуться прямо здесь и сейчас, и нахлынувший жар не хочет спадать, хоть немножко, хоть на секунду.

Минсок тяжело дышит, повернув лицо к белым плиткам стены. У него начинается паника. Такая сильная паника, что он не в состоянии даже отпустить ручку душа, боясь того, что ноги вот-вот подведут его и тоже начнут дрожать.

Ему нужно убираться отсюда.

- Минсок, а это правда, что в средней школе ты был кем-то вроде… серийного убийцы?

- Я? – у него посинели губы, зато на щеках горит ярко-красный румянец. – А, ну да. Мне нравилось практиковать своё тхэквондо на тех, кто говорил, будто у меня маленький член.

- Ну, не то, чтобы твой…

- Хочешь, чтоб я и на тебе опробовал какой-нибудь приём? – рявкает он, со злорадством и непоколебимой решимостью, а затем решается наконец-то выйти из душевой кабинки.

- Не надо, спасибо, я ещё завещание не написал.

- А вот я бы не отказался увидеть Минсока в деле, - подаёт голос другой парень, с противоположной стороны душевых.

- И я! Я занимался хапкидо, мы могли бы устроить спарринг!

- Минсок, эй, ты куда?

Подальше отсюда. Как можно дальше. Назад в свою комнату. Куда-нибудь, где темно, где можно запереться и проплакать всю ночь напролёт, в одиночестве, и чтоб ему никто не мешал, пока он будет мужественно рыдать в подушку.

- Простите, парни, мне сегодня надо быть дома пораньше, у меня нет времени, чтобы вас всех убить, - он едва слышно вздыхает, натягивая на лицо свою лучшую фальшивую улыбку – которая в какой-то мере и его самая худшая – и посылает в сторону одного из его самых близких товарищей по команде лукавую ухмылку. – Радуйтесь, что в этот раз я вас всех пощадил.

Он, конечно, не думает, что возбудится прямо посреди раздевалки, но всё же одевается как можно быстрее, пряча своё миниатюрное, дрожащее тело за слоями мешковатой одежды. Нежелательный стояк из-за всех этих привлекающих внимание феромонов, который возжелает проснуться прямо перед всей футбольной командой, стал бы вишенкой на торте… и его полным уничтожением. Он лишь молится о том, что никто ничего не просечёт, пока он сбегает отсюда со скоростью света.

И чуть не впечатывается в закрытую дверь.

***

В отличие от Кёнсу, который регулярно принимает таблетки, чтобы избавиться от любой нежелательной, сопутствующей течке проблемы, Минсок лежит на кровати лишь со стаканом воды, отставленным на тумбу, и его окружает полнейшая тишина.

Сейчас он спокоен. Страх ушёл, возможно, благодаря его возвращению в самое безопасное место – под собственной крышей, и его разум наконец-то расслаблен, безмятежен и пуст, как не бывало уже давно. Он ощущает себя словно лишенным мыслей и чувств – они намного тише, чем он ожидал в такой ситуации. Возможно, потому что он устал. И опустошён. Ослаблен.

Пока он бежал домой, поскольку побоялся ехать в автобусе или метро, где было слишком много людей, ему хотелось плакать. И он плакал, немного, хоть ни одна слеза не скатилась с его пылающих щёк. В глазах пекло от горькой досады, тело горело, и к тому моменту, как он толкнул ногой входную дверь, он уже на ходу раздевался, скидывая с себя кофту, майку, ремень, лишь бы поскорее избавиться от всего лишнего и запереться в ванной - во второй и точно не в последний раз за день…

В этот вечер он не обменялся с родителями ни одним словом. Ни одним взглядом. Минсоку не нужно говорить об этом, ему не нужна воспитательная беседа. Он знает, что они знают, и они понимают, что лучше пока молчать, по крайней мере, до тех пор, пока всё это не закончится.

Минсок не думает, что течка должна проходить так – слишком легко. Хотя, очевидно, у каждой омеги она бывает разной – от невыносимого жара до лёгкого, едва ощутимого чувства жжения под кожей, в зависимости от времени года, гормонального всплеска в окружающей среде и гипотетического присутствия в непосредственной близости объекта своих желаний. Для тех, кто ощущает на себе всё вышеперечисленное одновременно, наверное, это сущий ад. Для Минсока, который на данный момент ни в ком сексуально не заинтересован, которому плевать на весну и который едва ли успел почуять приятное, сладковатое послевкусие секса на влажной коже тех двух альф в соседних кабинках, это просто раздражающее ощущение сильного, непреодолимого беспокойства. В отличие от всех тех раз, что он трогал себя, в этот вечер ему кажется, словно он теряет волю. Не может сопротивляться. Ему просто это нужно. Ему нужно что-то с этим сделать, пока жажда не поглотила здравый смысл, воспламеняя лежащее на незастеленной постели тело. И только когда приходит осознание, что за лёгким поглаживанием себя он каким-то образом оказывается перевернутым на живот, а вскоре и вовсе встаёт на четвереньки, уткнувшись лицом в подушку, он понимает, почему Кёнсу так отчаянно борется со своей природой. Это отвратительно. Это чертовски отвратительно, и ещё более возмутительно, когда он чувствует приближающийся оргазм из-за внезапно возникшей в голове фантазии с теми альфами из раздевалки, полураздетыми, трахающими своих миленьких подружек в этой же самой позе, доминируя над ними своими резкими, глубокими, неумолимыми толчками. И он не выдерживает. Его сопротивление рушится с одним последним задушенным всхлипом во влажную подушку, которую он прикусил со всей силы, и впервые в жизни Минсоку кажется, что он сделал себе только хуже. Оргазм не приносит никакого чувства облегчения, которое бы расслабило напряженное тело. Даже ни намёка на него. Лишь злость, усталость, сильную дрожь неудовлетворения и обильное слюнотечение, всё ещё увеличивающееся с каждой минутой вместе с насущной потребностью впиться зубами в горячую, человеческую плоть.

Боже, как он это ненавидит.

Ему приходится кончить ещё три раза прежде, чем ему становится хоть немного лучше, и он это ненавидит, как же сильно он это ненавидит.

Часть 3

***

В конечном итоге, ему требуется ещё три года, чтобы полностью к этому привыкнуть.

Это медленный процесс, путь, на который он должен был ступить ещё давным-давно, кое-что о себе, что Минсок отказывался принимать, будучи ребёнком, и ещё сильнее возненавидел на заре пубертатного периода, но со временем это становится всё менее и менее болезненным. Что сильнее всего расстраивало его поначалу, так это то, что он искреннее верил, что он не омега. Часть него глубоко внутри знала, хоть и по большей части благодаря типичному вкладу каждого члена семьи, который счёл своим долгом поговорить с ним об этом, однако другая часть твёрдо верила, что всё будет иначе, что они все ошибаются. Что он не такой. Он никогда не смел и надеяться на то, чтобы оказаться альфой, он с самого начала понимал, что это невозможно, но даже вырасти в молодого, сильного бету казалось для него чем-то на грани фантастики.

Глупой несбыточной мечтой, отражённой в темной поверхности пруда, полного звёзд.

В конце концов, несмотря на первоначальную драму, он должен был признать, что взросление - не такая уж ужасная штука.

Отбрасывая те несколько моментов дичайшей паники, когда он случайно чувствовал запахи озабоченных альф со школы, всё было не так уж плохо. Первое время ему приходится убегать – то есть, не то, чтобы ему приходится, просто он не хочет выдавать никакую случайную, нежелательную и полностью неуместную гормональную реакцию в ответ на это, и бег – это единственное эффективное решение, которое он знает. Затем он учится добавлять в свой лосьон после бритья правильную дозу синтетического тестостерона. И наконец, просто чтобы полностью себя обезопасить, он сдаётся и осваивает «метод Кёнсу» - в его кармане всегда находится пара гормональных таблеток на случай, если его поймают в какой-нибудь компрометирующей ситуации и ему нужно будет перестать пахнуть как на всё готовый, свободный и всё ещё не тронутый омега.


***

Старшая школа – это хаотичный и суматошный этап в его жизни. Он приносит Минсоку новую разновидность дискомфорта и боли – на совершенно новом ментальном уровне, и большая часть проблем исходит от троицы друзей, с которыми даже сам Кёнсу не шибко-то рад находиться рядом, но в то же время они оживляют его мрачную натуру. Вскоре он узнает, что рядом с ними безопасно и легко, эти четыре шумных идиота, от которых ничем не пахнет, по крайней мере, ничем опасным или проблематичным. Он охотно проводит с ними свободное время и делает это чаще, чем с людьми своего возраста, а тот факт, что ДонВу буквально окружён друзьями-альфами, возможно, является также одной из множества на то причин.

- … как по мне, ты не очень-то похож на омегу, - этот невероятно честный ответ даёт ему его старый друг как-то вечером, он настолько прямой и откровенный, что челюсть Минсока чуть не встречается с полом.

У ворот школы только они вдвоём, и Минсок наконец-то решил выложить всё как есть, сдаться и объяснить своему лучшему другу, почему он постоянно отказывается тусить с ним и его друзьями, и ДонВу, на удивление, спокойно это воспринимает. Спокойно воспринимает всё – и сущность Минсока тоже.

- Но, знаешь, тебе не стоит беспокоиться, - он лёгонько ударяет Минсока в плечо. – Моим друзьями без разницы, кто ты.

- Я знаю, что им без разницы, ну, я на это надеюсь, просто я не хочу… меня бесит, что я не могу перестать реагировать, когда чувствую кого-то из них рядом, - бурчит он на выдохе, стараясь сохранять спокойствие. – Ты даже не представляешь, насколько это ужасно, ясно? Невыносимо. У меня тут же появляется желание провалиться под землю и прятаться там до скончания веков.

ДонВу растерянно моргает. - … а разве не желание раздвинуть перед ними ноги?

И в этот раз у Минсока действительно отваливается челюсть. – Вау. Просто супер. Спасибо большое, чувак, от твоих слов мне стало охуеть как лучше.

- Слушай, извини, - он тут же вскидывает вверх руки в знак капитуляции. – Я просто пытался пошутить. Как бы. Ладно, проехали.

- Нет, скажи мне, как бы ты себя чувствовал, если без какой-либо на то причины вдруг возбудился и захотел кого-то из них, и этот парень внезапно смог бы ощутить это по твоему запаху и, представляешь, заработал бы себе тоже стояк?

Некоторое время ДонВу блуждает взглядом, словно всерьёз задумывается над проблемой другой. Затем выдаёт: - Наверное, я бы с ними со всеми переспал.

- Чего?!

- Да шучу я! Шучу! Не надо, пожалуйста, не бей меня… АЙ! Минсок!


***

В четвертый раз он видит свою кровь, когда в действительности вообще нихрена не видит.

Его первая неделя в университете началась с парада падающих звёзд, окрасившего ночное небо в золотые и серебряные искрящиеся полосы, и Минсок подумал тогда, может ли это быть хорошим знаком, может ли он мечтать о переменах, желательно - счастливых, и без всяких моментальных ударов под дых от печальной и жестокой реальности.

Ну.

Вообще-то, один удар ему прилетает уже через пять дней. Но – если можно считать это удачей – всего лишь по лицу.

В этот момент, когда всё вокруг него проваливается в кромешную тьму, гудящую пустоту абсолютной черноты, которая подводит его мысли к смутно знакомой ситуации, к тому, что он испытывал в детстве и то, что теперь на его губах ощущается как дежавю, и это приятное чувство. Однако всего лишь на короткую долю секунды, поскольку сразу после приходит боль, чтобы полностью избавить его от последних крупиц сознания.

Минсок теряет сознание и очухивается несколькими секундами позже, лёжа посреди коридора с льющейся из носа кровью и уже бегущими к нему на помощь студентами. Недалеко скачет футбольный мяч, он видит его, пока его взор не застилает жгучая завеса из неконтролируемых слёз. Его вскоре хватают и тянут вверх, поднимая на дрожащие ноги, пока он пытается прикрыть лицо и остановить или хотя бы как-нибудь сдержать кровотечение из носа. Ему не дают времени на то, чтобы осознать, что вообще произошло и, главное – какого хрена футбольный мяч умудрился ударить его внутри здания, но по крайней мере чьи-то добрые руки поддерживают его тело и не дают ему шлёпнуться на пол от головокружения, поэтому он в целости и сохранности добирается до медпункта.

Ничего не сломано. Но лёд всё же нужен, вместе с парочкой ватных тампонов, поскольку у Минсока почти полчаса продолжает маленькой струйкой течь кровь. У него течёт кровь, а он смеётся, горько и вымученно. И всё это каким-то странным образом кажется ему всё больше и больше знакомым. Прошло слишком много времени с тех пор, когда он так же ощущал вкус собственной крови, что почти забыл это чувство, даже то, насколько ему, без сомнения, это нравилось. Если бы не боль, острая и сильная, и теперь пульсирующая под распухшей кожей, он бы определённо получил от этого удовольствие, он чертовски хорошо это знает.

Когда дверь в медпункт открывается, обнаруживая за собой силуэт незнакомца, Минсок всё ещё залит кровью, а левая сторона его лица словно жарится на костре. Он не понимает, что незнакомец пришёл к нему, пока не замечает, что эти неуверенные шаги определённо приближаются к его кровати.

- … э… привет.

И тогда он поднимает взгляд – одновременно с любопытством и подозрением. - … привет? – он едва шевелит губами, поскольку они всё ещё горят от недавнего столкновения. Он может дышать только через рот, ведь его нос определённо сейчас не в рабочем состоянии.

- Я… э… мне нужно извиниться, - парень взволнованно переступает с ноги на ногу и бросает последний взгляд на заткнутый ваткой нос перед тем, как с пристыженным видом опустить глаза в пол. Он выглядит словно не в своей тарелке. – Это… как бы… я ударил по мячу, который попал в тебя. Прости меня, пожалуйста.

Минсок чуть пожимает плечами, особо не парясь на этот счёт. Кто бы это ни был, он кажется достаточно обеспокоенным и невинно простодушным, чтобы заслужить его прощение. Ведь не то, чтобы он его убил или сделал калекой до конца жизни. Кровотечение из носа - не такая уж и проблема, особенно для него, ведь с ним случались вещи гораздо хуже.

- Я играл снаружи, на площадке кампуса, - добавляет он, прочистив горло, в явной попытке детальнее обрисовать ситуацию. – Я думал, что… ну, я пытался забить гол, но ударил по мячу слишком сильно, и он влетел прямо в открытое окно и… да, теперь ты лежишь на кровати в медпункте. Со сломанным носом.

Минсок видит, как он сглатывает большой ком. К этому моменту лицо мальчишки, искажённое страхом и раскаянием, становится почти белым.

- … да ты не так уж сильно меня ударил, - решает ответить он. Боже, если бы он только мог вытащить ватку из ноздрей и дышать. – Да и всё в порядке. Ничего не сломано. Просто потерял несколько капель крови. Бывало и побольше, а это просто фигня.

- Правда? Ты... в порядке?

Эти большие, полные беспокойства глаза на миг сверкают, озаряясь облегчением.

- Ну, если можно назвать это «в порядке», - и Минсок фыркает. Плохая идея. Всё ещё слишком больно проделывать подобные манёвры. – А у тебя-то всё нормально? Надеюсь, у тебя не будет никаких неприятностей из-за меня. Если тебя отстранят от учёбы за что-то настолько пустяковое, будет как-то не круто.

Парень часто, взволнованно моргает, пытаясь подобрать правильные слова. – Ну… не похоже, чтобы я что-то тебе сломал… важного… так что… - бормочет он, его голос становится всё ниже и ниже, пока не опускается до смущенного вздоха. – То есть… не то, чтобы твоё лицо не важно! – поправляется он, как только замечает хмурый взгляд Минсока, его глаза округляются, а щёки вспыхивают от стыда. – Оно… оно очень важно. Определённо важнее окна. Я просто… э, мне правда очень жаль, я не знаю, что…

- Эй, эй, всё нормально. Ты же не девчонку ударил, - Минсок прикладывает обратно лёд, тут же шипя от боли. – Кстати… - устало выдыхает он. - … Я тоже играю в футбол.

От него не ускользает эта первая улыбка. Она похожа на слабую вспышку света, искру. Внезапный вздох облегчения кажется таким искренним, что Минсок едва может поверить, что это лицо способно так сильно измениться лишь благодаря лёгкому изгибу губ.

- … правда? – выдыхает парень так, словно всё это время не дышал. – Серьёзно?

- Я как-нибудь покажу тебе. Но точно не сегодня, - ему хочется рассмеяться, несмотря на боль. Это лицо выглядит настолько удивлённым тем, что он сейчас сказал, что ему становится слишком смешно. – Но должен тебя предупредить, я круто играю. Я не посылаю мячи в окна, как всякие дилетанты.

- Я тоже хорошо играю, - следует незамедлительный ответ. – Ну, не считая всяких несчастных случаев.

Минсок пронзительно на него смотрит, а затем переводит взгляд на медсестру, которая подходит к его кровати, чтобы проверить его состояние. – Ну, посмотрим, - вполголоса произносит он прежде, чем наконец-то избавиться от этих противных ватных тампонов.

Он уже почти в норме – теперь, когда кровотечение из носа прекратилось. Скорее всего, скоро ему станет лучше, и он будет готов вернуться на занятия. Если бы ещё мяч ударил его не так сильно, оставляя после себя на лице красный отпечаток. Этот удар - как самая смачная пощёчина, которую он когда-либо получал, и он определённо запомнится на всю жизнь. Место удара до сих пор горит, несмотря на охлаждающий эффект льда.

- Боже, мне правда очень жаль, - вновь извиняется парень, заставляя Минсока отвести взгляд от маленького зеркала, которое ему вручили.

- Всё нормально, - отзывается он, устало и немного раздражённо. Наверное, ему лучше сразу же пойти домой. – Единственное, что меня сейчас напрягает, это не лицо, а моя одежда. Она выглядит так, будто я случайно забрёл на съемочную площадку Ходячих мертвецов.

- Ага, тебе… действительно не помешает переодеться.

- Только вот я не таскаю с собой запасную одежду на случай, если мне в лицо прилетит мяч, и я изолью кровью всё вокруг, - парирует Минсок с ярко выраженным сарказмом. Он, конечно, не хочет, чтобы парень чувствовал себя ещё более виноватым, поскольку тот и так выглядит достаточно пристыженным и обеспокоенным, но Минсок предпочёл бы, чтобы его избавили от слишком очевидных и бесполезных соображений на его счёт.

- Ну, я… э… могу одолжить тебе рубашку.

Минсок поднимает взгляд от своей рубашки, заляпанной множеством кровавых пятен. Наверное, он ослышался. Должно быть, это результат столкновения его головы с мячом.

- У меня с собой есть кофта, я могу надеть её. Без проблем, - поспешно объясняет парень, его голос с каждым словом приобретает всё больше уверенности. – Да и на улице довольно жарко, так что…

Скорее всего, это до какой-то степени неправильно, но удивленный взгляд Минсока медленно скользит по мягким, стройным изгибам чужой фигуры прежде, чем он успевает сообразить, что сейчас не время и не место оценивающе на кого-то пялиться. И он не может не таращиться на него во все глаза, с задушенным хрипом разинув рот. Ему было бы жутко неловко, если бы он не был настолько шокирован этими словами.

- Если… ну, это… если ты, конечно, не против надеть мою одежду, - произносит с запинкой парень, на секунду отводя взгляд. Он улыбается самому себе, а затем моментально хмурится, как будто лишь в тот момент осознав, что он, скорее всего, выпрыгнул из своей зоны комфорта. – Я… просто… у меня просто чувство, что я должен что-то сделать, чтобы хоть как-то загладить вину, ведь ты пострадал из-за меня. Знаешь… если хочешь, я могу попросить…

- Я не против. Я правда не против, - перебивает его Минсок, беззаботно поведя плечом. – Главное, чтоб рубашка подошла по размеру.

Часть него уже жалеет о том, что он это сказал, ну, самую малость, когда парень раздевается прямо у него перед глазами.


TBC...

@темы: слэш, мааальчики, фанфик, EXO, ОТП, LuMin